Александр Васильевич Кузнецов родился в Санкт-Петербурге в 1874 году. В 22 года окончил Институт гражданских инженеров, затем в течение года обучался в Берлинском политехникуме, где прослушал различные курсы лекций в области строительной механики: Мюллера-Бреслау, Брандта, Дитриха и других учёных. С 1899 года, по возвращении в Россию, работал в Москве помощником архитекторов Л. Н. Кекушева и Ф. О. Шехтеля, с которым очень сдружился. В частности, Кузнецов помогал Шехтелю в строительстве доходного дома Строгановского училища на Мясницкой. С 1900 года начал самостоятельную архитектурную практику.
В первые годы своей деятельности Кузнецов выстроил и отделал несколько уникальных особняков для богатой купеческой семьи Морозовых. (Самой роскошной и архитектурно проработанной считается композиция усадебного дома Н. Д. Морозова в Льялове.)
Первое московское произведение Кузнецова — здание Политехнического общества в Малом Харитоньевском переулке, № 4, в основу которого были положены английские готические мотивы. Но надо заметить, что в историю Кузнецов вошёл как основатель русской и советской школы промышленной архитектуры.
Домик в Мансуровском возник уже после московского пожара 1812 года. Усадьба, где он был построен, располагалась между Мансуровским и Еропкинским переулками и в 1820–1822 годах числилась за коллежской секретаршей Александрой Захаровной Измальской-Платоновой. К этому времени по красной линии Мансуровского переулка уже стоял симпатичный одноэтажный усадебный дом. Он замечательно сохранился на фотографиях Э. В. Готье-Дюфайе.
В мае 1915 года Александр Васильевич Кузнецов приобрёл дом и усадьбу у купчихи Е. А. Воскобоевой, решившей переехать в Петербург к сыну. Поводом для покупки, как вспоминала потом дочь Кузнецова Ирина, послужило желание поселиться где-то поблизости от гимназии Алфёровой, где училась старшая из дочерей зодчего Эля. Но в действительности главной причиной было заветное желание создать дом, полностью отвечающий вкусу и потребностям самого архитектора и его семьи.
Перестройка дома в Мансуровском проводилась в очень сжатые сроки. Главный дом объединили с малым корпусом, стоящим в глубине двора. Образовавшийся между ними угол Кузнецов заполнил каменным объёмом сложной формы, где поместил кабинет-мастерскую. Благодаря такому решению появилось огромное окно-портик, украшенное по бокам двумя декоративными барельефами венков, повторяющими мотив уличного фасада. В кабинете поставили высокую белую печь с камином, за которой притаилась арочная ниша с балкончиком — так называемым скворечником. Попасть на балкон можно было лишь по практически незаметной узенькой винтовой лестнице.
Высокий глухой деревянный забор по Мансуровскому переулку, доставшийся в наследство от прежней хозяйки, снесли, а въездные ворота перенесли в Еропкинский переулок. Вместо забора поставили оштукатуренную стенку с лёгкой ажурной решёткой, а справа от дома сделали вход через красивую чугунную калитку. Глухую стену соседнего пятиэтажного здания украсили диким виноградом (стараниями кузнецовской семьи он жив до сих пор, сильно разросся и, судя по всему, чувствует себя превосходно).
Дорожка, усыпанная гравием, вела через маленький дворик ко входу в переднюю, откуда можно было попасть либо в вестибюль, либо в тёмно-красный холл, окаймлённый с трёх сторон лестницей, ведущей в мезонин.
Мезонин также был надстроен. В то время подобные надстройки запрещались, и Кузнецову пришлось пообещать чиновникам, выдающим разрешение, что с улицы ничего заметно не будет, — так и оказалось. Наверху поместились «три светёлки для трёх дочек». Под самым потолком в холле находилось огромное полукруглое окно, под лестницей — кладовка.
Из вестибюля гости переходили в столовую, выполненную в неорусском стиле. Сводчатый потолок и большое полукруглое окно с изящным стрельчатым переплётом, напротив окна — необыкновенной красоты печь с изображёнными на изразцах двуглавым орлом и гербом дома Романовых. Изразцы эти были присланы Кузнецову в подарок другом-архитектором, который строил для Николая Второго охотничий домик в Беловежской пуще. Другой приятель Александра Васильевича, Н. Н. Соболев, подарил для столовой несколько рулонов обоев с росписью на ярко-золотом фоне. Обои эти демонстрировались в Русском павильоне на международной выставке в Париже в 1900 году.
Гостиная, окна которой выходят в Мансуровский переулок, — синяя с белым, с ампирной мебелью — была выполнена в классическом стиле: две ионические колонны искусственного мрамора образовали род портика перед той частью комнаты, где располагался рояль.
Октябрь 1917 года оказался для семьи Кузнецовых очень сложным. Двор дома стал своего рода границей между прошлым и будущим: в Мансуровском переулке — войска Временного правительства, в Еропкинском — большевики. «У нас на Остоженке, в Мансуровском переулке, пальба идёт весь день почти непрерывно. Выстрелы ружейные, револьверные и пушечные. Два дня уже не выходим на улицу, — писал Евгений Вахтангов, чья театральная студия размещалась по соседству. — Хлеб сегодня не доставили. Кормимся тем, что есть. На ночь забиваем окна, чтоб не проникал свет. Газеты не выходят. В чём дело и кто в кого стреляет — не знаем. Телефон от нас не действует. Кто звонит к нам — тоже ничего не знает...». Семья Кузнецовых пряталась в столовой, как в наиболее защищённой части дома; окна комнат, выходящих в сад, по настоянию жены Кузнецова Веры Васильевны были заложены матрасами. Через сад летали пули, пробегали лазутчики.
«Кто был в восторге от случившегося, так это мой одиннадцатилетний брат Бориска, который постоянно выскакивал в сад, чтобы подобрать гильзы от патронов и узнать последние новости. Помню истерические крики мамочки: „Шура, приведи Борьку, его убьют!“, и папа притаскивал в дом моего упиравшегося братца», — вспоминала Ирина Александровна.
В 1921-м Кузнецовых «уплотнили». В гостиной и спальнях поселился Г. Д. Гай, друг самого Будённого. Обстановку гостиной Кузнецовы спешно перенесли в кабинет, который, по счастью, новому жильцу не приглянулся. Там же укрывался Александр Васильевич, когда Гай устраивал очередной праздник.
В 1924-м после «демуниципализации» за Гаем была оставлена только одна комната — гостиная; а в 1926–1927 годах он обменял свою жилплощадь и съехал. Новый сосед, друг Гая, прожил здесь совсем недолго. Затем уже не гостиную — флигель — заняла другая семья, которая жила в кузнецовском доме до 1970-х годов.
Сам Александр Васильевич после революции преподавал в Московском архитектурном институте и до начала 1930-х продолжал активную работу в области промышленного строительства. В 1920–1925 годах Кузнецов проектировал фабрики Текстильного синдиката (в том числе и в Фергане), в 1927–1930-м состоял в Техническом совете ВСНХ, в 1930–1932-м — в Промстройпроекте. В 1925 году он выезжал в США для изучения современного промышленного строительства и привёз оттуда запрещённые пластинки с джазом. Весьма дружен был с архитекторами Фёдором Осиповичем Шехтелем и Константином Степановичем Мельниковым. Первый оказал на Кузнецова очевидное влияние: в той же столовой к русскому стилю явно примешивается модерн. Со вторым Александр Васильевич очень любил «в шутку» спорить о том, чей дом лучше: «конструктивистски-обсерваторный» в Кривоарбатском или «лирически-русский» в Мансуровском.
Осенью 1930 года А. В. Кузнецов был арестован. Обвинение казалось абсурдным — якобы Кузнецов пытался устроить на здании Ферганской фабрики плоскую кровлю специально для посадки вражеских самолётов. Но тем не менее в заключении Александр Васильевич пробыл около года. А после освобождения целиком посвятил себя преподавательской и научной работе.
Умер Александр Васильевич в 1954 году. После него хозяином дома стал бывший «Бориска» — профессор-зоолог Борис Александрович Кузнецов. Все книги по архитектуре из домашней библиотеки были переданы им в Московский архитектурный институт, которому А. В. Кузнецов отдал более полувека своей жизни.
Ирина Александровна, дочь Кузнецова, работала искусствоведом в Пушкинском музее, и внучка, Анна Арциховская, пошла по её стопам — стала искусствоведом в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
Усадьба в Мансуровском неоднократно становилась съёмочной площадкой. Англичане нашли здесь натуру для своего «Обломова», для актёра Никиты Михалкова этот дом дважды служил декорацией: первый раз в 1966-м в телефильме «Шуточка», второй — в «Жестоком романсе» Эльдара Рязанова (1984 год). В 1991 году в этом же месте снимался фильм Сергея Соловьёва «Дом под звёздным небом» — фантасмагория, которую критики считают одной из самых страшных и недооценённых картин режиссёра.
За последние годы в Мансуровском переулке многое изменилось. В 2003 году была снесена студия Вахтангова, в 2006-м начались капитальные работы по сносу строений в конце переулка. На перекрёстке с Остоженкой в 1993 году появился бар «Тифлисъ», три года спустя к нему пристроили ресторан, а теперь и гостиницу на 30 номеров. Но особняк в Мансуровском пока ещё держится. В нём и по сей день живут потомки Кузнецова, которые до сих пор пользуются маленькой, потайной, почти гномьей калиточкой.
