Превзошла, прежде всего, их невероятным количеством. Практически каждая улица или переулок прежде замыкались вертикалью храма. В условиях путаной планировки московских переулков эти архитектурные доминанты исполняли ещё и роль ориентиров — где колокольня нарядней, там и улица главнее. Переулки стекаются к центральному храму слободы, а большие улицы смотрят в одну сторону — на сверкающий золотом столп Ивана Великого. На него словно нанизаны все дороги, весь огромный город держится на сложном каркасе из сотен больших и маленьких колоколен.
Вернее, держался — по большому счёту, ни одна из магистралей центра не сохранила чёткой визуальной связи с Иваном Великим. Но старые колокольни, даже затерявшись в окружении поздних многоэтажных зданий, продолжают «держать» трассы многих центральных улиц. Особенно хорошо это заметно в Замоскворечье, которое всё ещё пытается кое-как противостоять напору высотного строительства. Иоанн Предтеча на Пятницкой, Всех Скорбящих на Ордынке, Григорий Неокесарийский на Полянке и, конечно же, Воскресение в Кадашах — главный храм Замоскворечья, который стоит в центре низинной, в основном двухэтажной Кадашевской слободы и по-прежнему собирает в единый ансамбль разношёрстную застройку окрестности.
Архитектурную иерархию колоколен подчёркивало разноголосье их перезвонов. Начинал, разумеется, Иван Великий — один удар, потом второй, затем с другого берега реки отзывался Воскресение в Кадашах, а за ним вступали все остальные «сорок сороков» (в конце XIX века в городе было 434 церкви и около 20 монастырей). Волной разносился звон по Москве: «колокольням, отдалённым от Кремля, которые могут не услышать кремлёвского колокола, начинать благовест по благовесту тех церквей, которые ближе к Кремлю, а не обращать внимание на те, которые далее их».
Колокола не только созывали прихожан на службу, их звон оповещал город обо всех важных событиях, размерял его время. Москвичи знали наизусть сложную колокольную азбуку: три редких удара в самый большой колокол Успенской звонницы Кремля означали смерть царя или патриарха. Сильный трезвон всех церквей разом оповещал об избавлении города от неприятеля. Набат Спасской башни (в один край, скоро) — пожар в Китай-городе, Тайницкой (развалом с расстановкой) — в Земляном городе. Нельзя не вспомнить и о часовых колоколах, размещавшихся на городских башнях начиная с 1404 года.
Старая Москва — гигантское скопление больших и малых слобод, некоторые из которых могли бы быть самостоятельными уездными городами. В каждой слободе свой Иван Великий — церковная вертикаль, которая непременно должна быть самой высокой постройкой района. И это притом, что жилым хоромам преуспевающих московитов тоже был присущ башнеобразный характер: «Дома у них строятся чрезвычайно высокие, из простой сосны, в три или четыре комнаты, одна над другой. И тот, кто выстроит себе самые высокие хоромы с крышею над лестницею крыльца, тот и считается в городе самым пышным и богатым тузом», — так написал в самом начале XVII века заморский гость с замечательной фамилией Ерлезунда. Но одновременно росли ввысь и храмы с их шатровыми верхами и столпами колоколен. А ведь ещё в начале XVI века москвичи обходились скромными настенными звонницами.
Поначалу-то и звонниц никаких не было — подвешивали на перекладину простые медные или даже деревянные била — «бей в доску, поминай Москву». Но в XIII веке появились колокола, музыка которых со временем становилась всё сложнее. Звонницы перестали умещаться на стенах храмов, появлялись отдельно стоящие, вполне монументальные сооружения. Такая многоверхая звонница была когда-то у Василия Блаженного, очень близка к ней доныне сохранившаяся звонница в подмосковных Вяземах. Но всё-таки это были постройки с виду довольно плоские и даже хрупкие.
То ли дело столп! Он зримо утверждает идеи православия, самодержавия и народности, крепко стоит на родной земле. Но ежели приглядеться, становится заметно, что стоит, пожалуй, чересчур крепко — не хватает ему устремлённости вверх, лёгкости и полёта.
И вот, в начале XVII века, вслед за появившимися почти столетием ранее шатровыми храмами, в Москву приходят шатровые колокольни. Самые ранние среди сохранившихся принадлежат церквям Малого Вознесения на Никитской и Казанской в Коломенском. Кстати, в Коломенском можно наблюдать все перечисленные этапы архитектурной эволюции: настенная звонница Дьяковской церкви, столп Георгиевского храма-колокольни, шатры Казанской церкви и Передних ворот. К концу XVII века шатровые колокольни набираются мощи, появляются настоящие титаны, оснащённые четырьмя рядами слухов — Никола на Арбате, Троица в Зубове, Рождество в Бутырках. Все они были уничтожены в советское время, лишь от последней уцелел обрубок, одиноко торчащий у серой стены фабричного корпуса.
В самом конце XVII столетия Москва проросла восьмериками «нарышкинских» храмов, которые нередко следовали древней традиции «иже под колоколы», совмещая воедино и церковь, и колокольню. Главная московская вертикаль петровского времени — церковь Архангела Гавриила, знаменитая Меншикова башня — изначально была построена именно «под колоколы», так же, как и Иван Великий. Однако «младшая сестра» позволила себе слишком многое — нарушила священную иерархию, на несколько метров превзошла старшего брата, за что и была сражена молнией. Знай своё место.
Восемнадцатый век, несмотря на всю свою бунташность, украсил Москву множеством великолепных колоколен, ярусность которых продолжала тему, начатую в раннепетровские годы. Девятнадцатый также держался в русле традиций — высокие и стройные колокольни Ивановского и Страстного монастырей, а также церкви Софии в Садовниках, построенные архитектором Быковским, сочетали псевдоготику с приёмами древнерусского зодчества. И лишь в начале XX века, когда стало ясно, что старая Москва не сможет противостоять напору прогресса, отразившемуся в массовом строительстве многоэтажных доходных домов, зодчие стали возвращаться к позабытым звонницам. Понятно, что это была дань процветающему русскому стилю, но возможно, было в этом и осознание невозможности конкуренции с новыми доминантами. Такова звонница церкви Николы в Старом Ваганькове, построенная в 1902 году.
Это одна из последних московских колоколен предреволюционного времени, следующие появились лишь в самом конце XX столетия.
Новая страница колокольной истории началась с воссоздания Казанского собора на Красной площади. Первый блин чуть было не вышел комом — трудно было с непривычки сочетать архитектуру с требованиями акустики, порой звонари корректировали работу строителей. Но вскоре разрушенные колокольни стали возвращаться одна за другой — вновь зазвонили Фёдор Студит и Никола Заяицкий, Троица в Листах и Никола в Толмачах, и многие другие. Созидательный порыв был столь велик, что стали воссоздавать даже то, что исторически никогда не существовало. Колокольня церкви Большого Вознесения лишь задумывалась зодчим Бове, но так и не была воплощена в реальность.
Однако три года назад на этом месте появился новодел, о котором пишут: «наконец-то воссоздан в прежней красе и этот уголок старого города». Впрочем, и то к лучшему — хотя бы отчасти возвращается сам образ древней Москвы. Храмы тянутся к небу, это их родная стихия. Ведь и земные города — скромные подобия Града небесного. Зодчие, строившие старую Москву, прекрасно понимали, где пребывает их истинный заказчик. Удивительное свидетельство этому можно обнаружить на самой верхушке 88-метровой колокольни Троице-Сергиевой лавры. Её глава увенчана золочёной короной сложного рисунка. С очень близкого расстояния можно увидеть, что корону образуют гирлянды медных цветов. Тонкая работа — витые лепестки, чеканные тычинки. Но с земли их можно рассмотреть разве что в хороший бинокль. Стало быть, эта красота создавалась в расчёте на совсем других зрителей.
